Часть третья

ЗДРАВСТВУЙ, УЛИЦА РОДНАЯ!

Радость. Работа. Печаль.
И торжество Великой Победы!

О первых месяцах пребывания в Ленинграде я упоминал в конце первой книги "Полтава и Петр мне подарили Россию" Беда в том, что я стучался не в те двери. Некому было подсказать, что милиция предоставлением жилья не занимается. Хоть дожил до 16 лет, а жизненного опыта все еще не набрался. Раз квартира наша занята, вызова нет, стало быть, о прописке разговор пустой. Вот и получал в ответ - "Езжай, откуда приехал".

Трудно сказать, от отчаяния, или, по наитию свыше, как мне иногда казалось, я, идя мимо районной прокуратуры, вдруг решился туда зайти. Когда прокурор узнал, что квартиру заняли жильцы не из разрушенного дома, он достал лист бумаги и продиктовал мне текст заявления в рай-жилотдел. Написал на нем резолюцию. К такой бумаге в райжилотделе отнеслись со вниманием. О, Радость! Нашлась свободная комната в нашем доме. Правда, без кухни и туалета. К общим местам пользования приходилось спускаться по лестнице с полуэтажа на первый этаж и преодолевать длиннющий коридор. Но я все равно был счастлив. Наконец-то! Прописка есть! Теперь надо срочно искать работу. Но какую и где? И тут случайно встречаю в бане мальчика, с которым до войны в Пушкине играли в крокет. Разговорились. Я спросил его о Диде. Ее в Пушкине нет. В городе долго хозяйничали немцы. Судьба Дидиной семьи ему неизвестна. Когда он узнал о моих трудностях в поисках работы, затащил к себе. Оказывается, его отец работал на заводе "Пирометр".

Так я попал на завод. Первоначально - учеником электромонтажника в лаборатории газоанализаторов. Через несколько месяцев сдал на второй разряд. Мне везло на хороших начальников. В Пенджикенте это была Зоя Милая, в Боровичах - директор Дома культуры Василий Лукич Морозов. Будут такие и потом.

А на "Пирометре" лабораторию возглавлял Николай Александрович Львов. Мой рабочий день начинался с его слов: "Ты выучил уроки?" (Я в октябре поступил в 8-й класс вечерней школы в надежде через ребят найти работу). Заранее зная мой ответ, Николай Александрович усаживал меня за физику и математику. Остальные предметы я нагнал самостоятельно.

Работа работой, учеба учебой, но не ради них я взялся за перо. Ни то, ни другое жизни не скрашивало. Дома от них - одна усталость. А хотелось порезвиться, поребячиться. Лет-то мне в 1944 году было всего шестнадцать. Одноклассники тоже учились и работали, так что виделись только в школе по вечерам. Да и по возрасту отличались, и интересы зачастую у нас были разные.

Поначалу сблизились мы с Витей Сморкачевым. Он с родителями переехал в наш дом незадолго до войны. Тогда мы виделись с ним только во дворе, потому плохо знали друг друга. Встретились теперь, когда я обивал все пороги в надежде получить хотя бы одну из комнат прежней квартиры. Витя ковырялся в электрических пробках на лестнице. Пригласил к себе, познакомил с Екатериной Федоровной, его мамой. Сходили как-то в кино и к Неве на салют. Когда, наконец, я получил комнатуху, мы все свободное время проводили вместе. Вот только свободного времени, увы, катастрофически не хватало. Домой из школы я приходил в двенадцатом часу, а вставать приходилось рано. С Васильевского острова до Петроградской стороны трамваем пока добираешься, да еще пешком ми-нут 15 - по улице Скороходова, где находился завод. По морозу в легком бушлатике - б-р-р-р! Но зато ходьба сон разгоняла.

Перед Новым годом меня, уже как электромонтажника, временно перевели из лаборатории в цех. Требовалось срочно изготовить серию новых образцов газоанализаторов. В числе разработчиков был и Николай Александрович Львов. Их авторы впоследствии получили Сталинскую премию. Заказ на срочное изготовление опытной партии газоанализаторов необходим был нашей армии из опасений применения гитлеровцами химического оружия. К тому времени наша армия полностью освободила страну от фашистских захватчиков, и бои шли на немецкой территории.

Именно в эти радостные дни, сулившие приближение долгожданной Победы, я узнал трагическую для себя весть. 6 января 1945 года скончался Владимир Иванович Вернадский. Узнал случайно, через несколько дней увидав в кабинете начальника цеха газету с портретом и фамилией в траурной рамке. Мне стало плохо. Меня отправили домой.

Владимир Иванович был на пять лет старше моего дедушки, стало быть, родился в 1863 году. Он умер в тот же день, что и дедушка. Только на три года позже. Родился Владимир Иванович в Петербурге 23 марта. В день своего 75-летия, помню, он показывал нам фотографию дома на Миллионной улице, где провел детские годы. Когда мы переехали из Москвы в Ленинград, мы с дедушкой несколько раз проходили мимо этого дома по улице Халтурина, как она тогда называлась. Вспоминали Владимира Ивановича. И вот никого больше нет. Ни дедушки, ни тети, ни мамы. А теперь, и Владимира Ивановича. Один, один! В своей семиметровой комнатушке с неотступными воспоминаниями незаметно промелькнувшего детства в этом доме, на этой, ставшей мне дорогой, Детской улице.

Если бы не она, не встретил я Витю, а без него не было бы у меня ни Кости Полякова, ни Вавы Купецкого, ни многих других очень близких друзей. Но прежде чем они появились, пришлось ждать еще целый год. Даже больше - до осени 1946 года, пока Витя не перешел в другую школу, в 8-й класс. Не лучше ли пропустить один год? Все равно мы с Витей виделись редко, лишь раз в неделю, по выходным. Нет, нельзя пропускать. Это же год Победы! Год, когда наконец-то кончилась война! 9 Мая мы с Витей пошли на салют. Зрелище впечатляющее, незабываемое. Все небо над городом сияло от фейерверков. Стреляли из пушек у Петропавловской крепости, с кораблей, стоящих на Неве, из ракетниц с крыш домов. А сколько народу собралось! Люди выжили, выжили в блокаду! Смеялись, плакали и обнимались с незнакомыми. Победа! Победа!

И еще одно важное для меня событие произошло вскоре после окончания школьных экзаменов. Хорош бы я был, если бы оставил без упоминания этот нелегкий для душевного равновесия год. В июне, правда, одна гора с плеч все же сброшена - вечера стали свободными. С Витей мы стали видеться чаще. И вот, однажды, Витя пришел ко мне... с Колей Федичкиным! Я даже предположить не мог, что они знакомы. Оказалось, они вместе окончили 7-й класс в той же самой школе на улице Опочинина, где по вечерам учился я. Витя перешел в другую, знаменательную для всех нас, школу на 8-й линии, а Коля поступил в Энергетический техникум на 10-й линии. Пока это было все, что я узнал. Витя вскоре ушел, так как из армии только что приехал его отец Кузьма Елисеевич. Мы же с Колей в основном выясняли, почему мы встретились благодаря Вите, а не сами по себе.

- Ты не мог сам зайти ко мне? - с укоризной спросил Коля.

- А ты?

- Я заходил в вашу старую квартиру, когда мы с мамой вернулись из эвакуации. Дверь мне открыли посторонние люди. Сказали, ты здесь не живешь. В другой раз ответили, что вообще ничего не знают о тебе.

- Они незаконно заняли нашу квартиру. Я с трудом получил эту комнатуху. Один раз заходил к вам. Никого не застал дома. Потом мне стало не до того. Почти три месяца без прописки, без карточек, без жилья, сам понимаешь, каково было мне. На беду прежнюю управляющую домом, знавшую нашу семью, сменила другая.

Больше к тому мы никогда не возвращались. Были рады, что, наконец, обрели друг друга. Коля изменился. Вырос, догнав меня, и значительно обогнав в знаниях. Мне не до книг было все это время. А притягивала нас разность характеров. Минус к плюсу притягивается, говаривал он, а знаки одинаковой полярности отталкиваются. Витю и меня Коля наделил плюсовыми знаками. Свою полярность самокритично определил знаком "минус". Потому, он считал, ему с нами интереснее, чем "плюсовикам" друг с другом. Мы с Витей посмеялись. Конечно, прыгать через стулья я с ними не мог. Не по силам мне было также кувыркание на турнике, с чего обычно начинался каждый их визит ко мне. Мой сосед укрепил над нашими противоположными дверьми водопроводную трубу. Отныне скрип тубы заменял мне несуществующий звонок. Открыв дверь, я невольно натыкался на висящего вниз головой гостя. Чаще на Витю, недаром прозванного в школе Чекой, то есть - Человеком - кенгуру.

Он без единого шажка
Стул перемахивал с прыжка,
Как кенгуру. Недаром звался
Чекою в оные года,
Хотя охотнее всегда
На имя Верхний отзывался.

"Оные года" - это как раз 44-й и 45-й, так как стихи написаны позднее. Наши прозвища: Верхний, Нижний и Ленивый Каши были творчеством коллективным. Нижним я стал, потому что жил на несколько этажей ниже, чем Витя. Коля стал Ленивым после того, как я застал его за подготовкой к экзаменам весьма своеобразным способом.

Была не убрана постель.
Мой друг с утра на ней валялся,
И метясь лежа, умудрялся
Попасть ножом в дверную щель.

Однако подобные занятия не помешали ему сдать все экзамены за первый курс на отлично. Эти прозвища знаменуют собой нашу совместную - не разлей вода - дружбу трех Каши: Нижнего, Верхнего и Ленивого. Правда, первоначально был еще Главный Каши. Сокурсник Коли по техникуму Эрнест Нейенбург. Тут Каши попал впросак - он узнал, что он ишак. Но зато главный! Встречаясь со мной, он обычно предлагал мне дешевую сигарету, выдавая ее за "Честерфилд". Да и вместе с Колей я видел его у себя крайне редко. Потому никакого влияния на наш тройственный союз Каши не имел. Общение с Главным Каши, или попросту Эриком, стало возможным с появлением у меня свободного времени. Его частые подношения вонючей сигареты под маркой "Честерфилда" связаны не только с каникулами. Мною к тому же, как Онегиным, овладела "охота к перемене мест". Экзамены за 9-й класс вымотали меня окончательно. Закончились они переэкзаменовкой по стереометрии и химии. Задачи по стереометрии решал мне Коля, так как на первом курсе техникума математику галопом за среднюю школу проходят. Витя же только 8-й класс закончил. Зато он меня на велосипеде ездить научил. Сперва все столбы и канавы притягивали, испытывая Витино терпение. Но оно не прошло даром. Через неделю я поехал самостоятельно. Велосипед приобрел с премии. Я конвейеры обслуживал. Дело в том, что нашу лабораторию перевели на другой завод. Стала она опытным участком цеха. Работа начиналась теперь не в девять утра, как на "Пирометре", а на час раньше. И ехать приходилось за Нарвские ворота. Это тебе не Петроградская сторона. Вставать надо было без четверти шесть. После работы едва в школу успевал. Николай Александрович стал главным инженером завода. Новый мой начальник не спрашивал, выучил ли я уроки. Работы - невпроворот. И хотя мне повысили разряд, из монтажника переквалифицировали в электромонтеры, увеличили зарплату, я понял: 10-й класс в таких условиях мне будет не вытянуть. Я постоянно на уроках засыпал. Обидно школу бросать. Нелегко она мне далась. Доходило до того, что вместо уроков, ехал домой и заваливался спать. Опаздывать на завод никак нельзя. За 15 минут опоздания в тюрьму можно угодить. Домашние задания на выходной откладывал. В трамвае к устным урокам можно только по дороге на завод подготовиться, так как ехал на 24-м номере с конечной остановки. На обратном пути - дай Бог вообще в вагон влезть.

Зиму кое-как протянул, а после сдачи экзаменов твердо решил увольняться с завода. Уволиться легко. А дальше что? И тут взбрело мне в голову - поступить в техникум, в тот самый, где Коля учился. Экзамены сдал, даже по математике. Недаром, 7-й класс в дневной школе кончал. Карточки получил, а стипендия - пустяковая, да и то с 1 сентября. На заводе зарабатывал тысячу, но кроме как велосипедом, меблировку комнаты ничем новым не пополнил. Спал на старой прохудившейся оттоманке, найденной в подвале вместе с другими кое-какими чудом сохранившимися нашими вещами.

Прожив месяц без зарплаты, понял, какую глупость совершил. На стипендию все равно будет не прожить. Голодновато стало. Но свет не без добрых людей. Кроме семьи Николая Александровича Львова, которая меня пригрела и подкармливала, ко мне участливо отнеслась соседка нашей коммуналки Герарда Фабиановна Плепис. Она познакомила меня со своей сестрой Саломеей Фабиановной, врачом, участницей войны, орденоносцем - женщиной исключительной доброты.




Герарда Фабиановна
(в центре)
Соломея Фабиановна
(в верхнем ряду, вторая справа),
её мама, муж ,
сыновья и невестки.

Новая знакомая буквально затащила меня к себе домой, сытно накормила и настоятельно просила не стесняться и приходить к ней. И я бывал у нее, благо жила Саломея Фабиановна неподалеку, на Среднем проспекте возле трампарка имени Леонова. И каждый раз встречал самый радушный прием. Накормив, обязательно заворачивала пакетик. Впрок - как она говорила. Добрые отношения сохранились и потом. Доброта не забывается...

А пока что я всё еще безработный. Свободное время - штука шикарная, но..., как писал Коля Федичкин в одном из моих опусов - "Купив велосипед, он (то бишь я) питался воздухом и надеждой на будущее". Кстати, об опусах. Благодаря Коле, мы начали переписку в стихах. Он, не застав меня дома, иногда оставлял рифмованную записку. Коля имел ключ от моей комнаты. Ну, как не отреагировать на такой, например, вопль души.

Ждать не могу. Не до того!
Сортир твой, знаю, где-то ниже.
И все-таки до дома ближе.
Чем до сортира твоего.

Я тут же берусь за карандаш. Стихи не - ах-ах! Но зато отражают настроение.

До сортира на "Гросс штрассе"
Времени потратишь массу.
Если времени лимит,
То сортир на "Чилдрен-стрит" -
Все же экономия.
Но сейчас не склонен я
Тему эту гнать "на бис".
Время - деньги! - Твой девиз.
Скоро банк на Чилдрен стрит
Платежи возобновит.
Знай же! Я, банкрот-студент,
Получил ангажемент.
Проявить свое уменье
В деле светопреставленья!

В моем ответе отражена радость по случаю найденной работы, которая, считал я, позволит закончить 10-й класс в посменной школе. Днем - учеба, вечерами - служба, как когда-то в Боровичах. И безденежью конец. Любая зарплата со стипендией несравнима. Мы любили с Колей переброситься в картишки. На копейки. Но из них рублики складывались. Вот и надумали играть на "доллары", выпущенные банками "Чилдрен-стрит" и "Гросс штрассе". Каждый старался сделать их покрасивее, как когда-то, мальчишками, соперничали в изготовлении собственных "гульденов". Обменивались наши "купюры" по номиналу - 20 копеек за 1 доллар. В ответе Коле я намекал, что появилась надежда выкупить проигранные ему 15 долларов, то бишь - трешку.

Я действительно подал заявление в отдел кадров Мариинского театра, тогда Кировского, на вакантное место осветителя. "Хвосты" за 9-й класс мне осенью все же сдать удалось. Ведомость получил. Но школу и техникум пришлось оставить. С работой началась какая-то непонятная свистопляска. Каждый раз мне в отделе кадров говорили: "Зайдите завтра". Мне это надоело. Решил забрать заявление. В консерватории как раз требовался электромонтер. Смущала, правда, моя нога. Монтеру часто приходится залезать на стремянку. В другие театры осветители не требовались. И тут мне предложили временно поработать в мимансе. Так в Мариинке называли статистов. Это все же лучше, чем ничего. От полученной в техникуме стипендии остались считанные рубли. И я согласился.

Чем и как все это закончилось, образно передал Коля Федичкин в очередном своем повествовании. Привожу отрывок из его очерка "Уникум".

"На что он жил и чем питался - вопрос, оставшийся загадкой до сих пор. О его питании я могу сообщить только то, что раньше он жил в Азии, жевал какой-то "нос", и закусывал не то черепахами, не то фалангами, не то ещё чем-то страшным. Сейчас в его комнате всегда валяется картофельная шелуха (самого картофеля я никогда не видел). По утрам он пил какую-то вонючую жидкость коричневого цвета, которую именовал - "кофеем из сушеных клопов".

Я не знаю, чем он занимался раньше, но с тех пор, как он стал изображать в театре "народ", его интересовал только театр. Затем стала заметна перемена специальности хозяина комнаты. Если раньше это был артист, в комнате которого валялись грим, парики, листы с ариями, то теперь, по огромному количеству ламп, можно сразу сказать, что хозяин стал осветителем..."

Что касается грима и париков, то здесь автор несколько переборщил с гротеском. А лампочек на самом деле в комнате было много. Какое-то время я увлекался световыми эффектами. И на маленьком макете сцены старался воспроизвести звездное небо с лунной дорожкой на море, движение воды, кружение падающих снежинок и даже взметнувшиеся языки пламени. Коля ковырялся дома с электрической мухобойкой. Я изготовлял миниатюрные устройства для поразивших меня в театре световых эффектов. Кроме ламп здесь требовались еще моторчики, работающие от батареек. Макет мне напоминал мамин теневой театр. Не оттуда ли, из далекого детства, пошло увлечение сценическими премудростями? Неужели мне уже 18 лет! Куда так время мчится. Шутка сказать, на дворе 1946 год.

Хорошо, осень теплая стояла. С началом репетиций наши дальние прогулки с Колей по Большому проспекту пришлось перенести на ночные часы. Мне вставать ни свет ни заря слава Богу больше не надо, а Коля умудрялся мотать утренние лекции без ущерба своим знаниям.. В подтверждение тому - снова его стихи.

Музы дремлют. Спать ложатся
Старики и детвора.
Мы решили с Нижним шляться
Хоть до самого утра.

Поскольку я только что вернулся из театра, моя муза бодрствовала. Пришлось написать продолжение. Заканчивалось оно так:

Он шел и глядел на прохожих,
А я, как всегда, - в небеса.
Он девушек видит пригожих,
Я ж - мира сего чудеса!