Часть восьмая

ПОЭЗИЯ СТРОК
И
ПОЭЗИЯ ЖИЗНИ

Детская улица связана с воспоминаниями юности, а с ними не хочется расставаться. Да и в оправдание заглавия книги второй несколько задержусь на тех годах, когда поэзия строк торжествовала. Письма того времени отражают события, которыми полнилась наша жизнь, внося определенное разнообразие в ее повседневность. Письма в стихах кроме Коли Федичкина посылал мне и Вава Купецкий. Его главным образом заин-триговали мои кинофильмы.

Мы - союз нерушимый друзей несвободных
От выжимания капель раба.
Трясет нас от лозунгов всенародных -
Удвоить, утроить ритм соцтруда!
Ты выжимаешь не каплей, стаканом,
Пример подавая нам киноэкраном.
Мне с Витей в кино поменяться б местами,
Был я надоумлен твоими стихами.
Что если мне сделать пи-пи на НИИ
И полететь изучать полыньи
В сторону шара земного Макушки
За дивным штурвалом твоей раскладушки!

Поводом к написанию этих строк послужил кинофильм, снятый к дню рождения Вити Сморкачева в качестве подарка. Я снимал, Коля Федичкин озвучивал. В основу сюжета взята Витина давнишняя фантазия - сделать вертолет на базе мотоциклетного мотора. Корпус и кабину он на-меревался соорудить из раскладушек. Так появился фильм о полете Вити на раскладушке. Всем друзьям наша выдумка понравилась. Подарок по тем временам действительно был необычным. Любительское кино только начинало входить в моду. Вава как раз готовился к защите кандидатской диссертации о полыньях в высоких широтах. Существование там свободной от льдов воды некоторые ученые оспаривали. Отсюда и переплетение тем - полыньи и полете на раскладушке. Отклик на просмотренное кино не датирован, но это явно конец мая 1959 года.

Другое Вавино письмо послано мне к дню рождения вскоре после торжественной демонстрации фильма "Перстень Пиковой дамы".

Немало разных жарких лет
Ты удивляешь белый свет
Безукоризненной работою
И саркастической охотою.
В тебя природа заложила
Оптимистическую жилу,
Сокрыт в которой, говорят,
Общественно полезный яд!
Ты безусловно это знаешь
И зря не злоупотребляешь,
Поскольку ведаешь прекрасно,
Как откровение опасно.
Но жить одною только прессой
Конечно же не интересно.
С театром связанный давно
Себя нашел теперь в кино.
Во имя радостного творчества
Дерзай как только сердцу хочется,
До озарения, до бреда!
Мы одобряем твое кредо!
                                   14.07.1970 г.

Еще находясь в армии, я получил от Кости Полякова поздравительное письмо к своему дню рождения, которое начиналось стихотворными строчками. Насколько мне известно, Костя поздравлений в стихах не писал. Поводом, я думаю, послужил мой рифмованный тост, отправленный к его 24-летию. За все годы службы в армии эта ответная стихотворная строфа была единственной. Тем она и знаменательна.

Я в лирике - ни "бэ", ни "мэ",
И остаюсь в той позе.
Все новости мои в письме,
Но не в стихах, а в прозе.
                                   2 июля 1953 г.

Иногда баловал меня рифмованными мыслями и Витя Сморкачев. Как-то раз я получил такое письмо еще из Арзамаса. Теперь он вручил мне свое произведение в дереве и на бумаге лично. На то был особый повод.

О, Нижний, дружище!
Тебя уважая,
Весь май я трудился,
Пегаса строгая.
Пусть он неказист
И топорен слегка,
Однако способен
Топтать облака.
nbsp;                                  Май. 1964 г.

Пегас действительно олицетворял наше дружеское общение на протяжении многих лет. Но в данном случае он преподнесен мне к двадцатилетию нашей с ним дружбы. На юбилей пришли все наши друзья. Нана красочно оформила стенгазету, занявшую обе створки двери, ведущей в другую комнату. Торжества проходили в новой кооперативной квартире на Охте. Тоже своего рода событие. Поэтому моим ответным подарком была опера "Вступил Каши в кооператив", исполненная самодеятельными артистами под рояль и записанная на магнитофон. Зато монтаж оперы комментировала профессиональный диктор ленинградского радио. Для наглядности привожу некоторые тексты либретто.

Мой клозетик так уж мал, так уж мал,
Что из грецкого ореха
Сделал я горшок для смеха
И… сказал:
- Пардон, мадам, нельзя идти
Не пур ле гран, не пур ле пти.
- Не пур ле гран?
- Не пур ле гран.
- Не пур ле пти?
- Не пур ле пти.
Да, да, мадам,
Нельзя идти
Не пур ле гран,
Не пур ле пти!

Это был монолог и дуэт хозяина с гостьей новой квартиры. Действие не исключало и песню Варяжского гостя, исполненного басом, как в опере "Садко" у Римского-Корсакова.

Оскалы джаза нам несут эфира волны.
От звуков бешеных в ночи дрожит стена.
В стенах картонных тех не держатся и гвозди.
Простой иглой кольнул, насквозь и та прошла.
Не мысли тайну от соседей
В квартире удержать -
Узнают вскоре.

И так далее, в том же духе о строительных недоделках. Опера заканчивалась веселыми интонациями Веденецкого гостя, и была принята восторженно. Так мы развлекались не только в юные, но и в молодые годы. Поэзия строк процветала. И властвовал теперь над ней самодельный крылатый конь Пегас.

Поэзия жизни тоже нечто окрыляющее, и связанное с мечтой. Но обстоятельства к ней не очень-то располагали. В ранней юности мечты скорее походили на дерзкие фантазии, а потом журналистская работа, разъезды и вечные нехватки чего-то, заслоняли мечту реалиями. И вдруг в середине 90-х годов произошли события равные мечте совершенно несбыточной. Передо мной распахнулись двери в Европу.

Для ясности опишу, каким образом могло произойти такое. Я получил родословную из Швеции тоже при совершенно необычном случае. В родословной значилось, что у меня имеется сводный двоюродный брат Куно Мелхиор фон Шлиппенбах 1918 года рождения. Опускаю подробности его поиска. И все же придется совершить небольшой экскурс в 19-й век. В книге первой я рассказывал, что у моего деда Павла Альбертовича Шлиппенбаха был сын Георг от первого брака. Его мать Шарлотта, урожденная Коцебу, умерла вскоре после родов. И Георга в младенческом возрасте увезли в Германию родственники писателя Августа Коцебу. Мой сводный дядя Георг умер в 1933 году. Он был художником и содержал частную оперу в Берлине. Куно Мелхиор - его сын.

Когда мы с Куно узнали о существовании друг друга, первый визит нанес он вместе со своей молодой женой англичанкой Джиной. Встреча была очень теплой, невзирая на языковой барьер. Куно в свои 76 лет выглядел бодрым, хотя плохо видел.

Затем наступила моя очередь лететь в Европу по его приглашению и по оплаченным им билетам. Не удивительно, если вспомнить, что это был 94-й год.

Паспорт получен,
Визы в кармане.
Подарков куча
В моем чемодане.
Еду в Европу
Как на курорт!
Несусь галопом
В аэропорт.
"Пулково-два".
Таможня сперва.
Подал декларацию,
Прошел регистрацию,
И рад, что кастрации
Нет в авиации.

Самолет приземлился в Мюнхене. Здание аэропорта потрясло своими размерами. На контрольном пункте при проверке документов слышу по радио свою фамилию. Полицейский улыбается, что-то говорит. Неужели так торжественно встречают меня? Выхожу в зал - ни единого знакомого лица. Вот-те на! В чужом городе, в чужой стране без знания языка… Остаюсь под светящейся надписью St.Petersburg. Проходят минуты, кажущиеся часами. Наконец, в коридоре появляется Куно в сопровождении молодой девушки. Принимаю ее за переводчицу. Но она - ни слова по-русски, просто сопровождала его по путанным этажам аэровокзала, так как Куно плохо видит. Через некоторое время появляется Джина. Она тоже с непривычки заблудилась. Идем в ресторан ждать фрау Маргарет фон Фе, единственную, кто бы мог все объяснить по-русски. Вот появилась и она, пояснив причину случившейся неразберихи. Маргарита Владимировна (с ней мы познакомились еще в России) оказывается позвонила в аэропорт с просьбой передать Шлиппенбаху Куно, что она попала в пробку, потому опаздывает и предлагает встретиться прямо в ресторане. Куно, услышав вызов по радио, поспешил в справочное, Джина побежала встречать меня, и заплуталась в бесчисленных переходах. Вот такая смешная заминка произошла, вначале перепугавшая меня.

Дальнейший наш путь лежал в Австрию, где жил Куно в небольшом городке Зеефельде. Туда нас отвезла Маргарита Владимировна на своем автомобиле. В бытовом плане мы с Куно общались по-английски. В отличие от Джины он четко произносил слова. Джина вскоре уехала. Она эстрадная певица, и у нее в Лондоне начинались концерты. У Куно - роскошная и просторная, по нашим понятиям, квартира. Завтракали и ужинали дома, а обедали в ресторанах. Как-то в комнату к нам через балкон пришел большущий черный кот. Звали его Черномырдин. Столь необычное имя дало повод предположить, что соседи владеют русским языком, которого с непривычки мне все-таки не хватало. Но, увы, дальше сопоставления цвета Schwarz русскому - черному их познания не продвинулись. Ежедневное общение с Куно все же позволило мне пополнить запас английских слов, и он посчитал меня созревшим для поездки в соседний город Инсбрук. Город примечателен для брата тем, что в старинной гостинице "Золотой орел" имеется мраморная доска с именами почетных постояльцев. Среди них значится имя писателя Августа Коцебу, родственника Куно по материнской линии. Ему приятно было показать мне эту гостиницу и доску.

Ответный визит к нему
В Австрию в город Зеефельд.

С Инсбрука начались мои поездки по городам Австрии, Германии и даже Италии. Они состоялись не без участия Маргариты Владимировны. Она свозила меня в Верону и Венецию на своей машине. Венеция произвела на меня огромное впечатление. Очень понравилась Вена, в которой удалось побывать несколько раз. Матери Маргариты Владимировны - почти сто лет. Не оставишь одну без попечителя. Выручили друзья. И фрау фон Фе как моя добрая фея взялась быть переводчицей при встрече с дочерью Куно и моей племянницей Марией. К ней мы добирались поездом до Гамбурга. Мария показала нам город. На обратном пути остановились на день в Геттингене. Конечно я посетил знаменитый университет в солидарность с Ленским, как с "душою геттингенской".

Словом, впечатлений - масса. В Зеефельд Куно пригласил для знакомства со мной семью своей второй дочери Николя. У семьи дом под Мюнхеном, так что ответить на ее приглашение было несложно. Мюнхен я изучил досконально. В Мюнхене живет Маргарита Владимировна. И благодаря ей многие селения южной Баварии, затерявшиеся в живописных предгорьях Альп, монастыри, старинные церкви, роскошные дворцы также оставили след в моей памяти. У Куно дома дни текли более соразмерено. Он подарил мне шикарный альбом. Я вклеивал в него открытки, фотографии, снабжал их восторженными комментариями, и попутно увлекся стихотворением, лирическим, как не странно, и никому конкретно не посвященным, что мне тоже несвойственно. На мысли навел меня висевший рядом светлый льняной костюм, в котором я приехал, поскольку он более подходил для лета, и выглядел прилично, хотя куплен был в магазине уцененных товаров. С костюмом этим связан забавный случай, произошедший в Вене. Назвал я свое стихотворение

Костюм мой льняной был хотя и заштопан,
Я принят был в лучших салонах Европы,
Где леди в брильянтах в притушенном зале
На дамские танго меня приглашали
И терлись щекою под звуки танго
О грубую ткань пиджака моего.

В Европе я слыл неплохим кавалером.
Я в лифте спускался с одним милльардером.
Увидев пиджак, он разинул свой рот,
С почтеньем меня пропуская вперед.
А в баре сказал по-английски жене,
Чтоб та непременно понравилась мне.

Визиткой на западе служит милльон.
А мне стал визиткой простой русский лен.
Русский лен, русский лен -
синеглазый цветок,
Русский лен, русский лен -
золотой стебелек!
Мы в советское время забыли о льне.
Плачет матушка Русь по святой старине.

Знать не зря я, чудак,
Брежу все стариной,
И ношу свой пиджак
Уцененный, льняной.

С этим стихотворением и с альбомом я вернулся домой. Приводя альбом в окончательный порядок, я в качестве комментария к фотографиям, отснятым в Вене, вклеил отрывок моего письма к Вите. Поэзия моей жизни за кордоном настолько потрясла воображение, что я ни словом не обмолвился о письмах к друзьям. Конечно же я не забывал о них. Но письма были обычные. Подчас торопливые. В основном - где был, что видел. На стихотворное письмо Вите Сморкачеву меня вдохновили красоты Вены.

На этот раз пишу из Вены,
Пред нею преклонив колено,
Как рыцарь перед дамой сердца -
Жест проще, чем язык немецкий.
Затем к Дунаю - на трамвай.
Но красит Вену не Дунай.
Он паж, а Вена госпожа,
Стройна, нарядна и свежа.
Дворцы, соборы, Венский лес
Со старым замком у небес -
Кругом, куда не кинешь взгляд,
Ажурной готики наряд.
Блеск классицизма, ширь ампира -
Парад согласия и мира!

Модерна вычурного ряд
Пока еще не внес разлад
В великолепных стилей строй,
И Вена дышит стариной.
Поблек бы стих, когда б в размер
Не влезло слово "Бельведер".
Его внушительные стены
Недалеко от центра Вены.
Центр при Марии, свет -Терезии
Носил черты иной поэзии.
Но никакие перемены
Затмить не в силах прелесть Вены,
Пока ведут нас к гордым думам
Бетховен, Моцарт, Штраус, Шуман!
                                              14.09.94

Композиционное построение этой главы, начатой с писем друзей предполагает ответные письма, где отражены мои трехмесячные поездки в последующие два года. Куно назвал их - поднятием Железного занавеса (The iron curtain).

Передо мной открылись практически все страны западной Европы, исключая лишь Швейцарию, Грецию и Норвегию, В Италии и в Испании мне удалось побывать дважды, не говоря уже об Австрии, где жил Куно, и Германии, откуда начинались все остальные поездки по странам. Но такие огромные города, как Рим и Мадрид, Барселона и Севилья, да и другие, вроде Пизы, Ниццы и Лиссабона объездить, исходить, осмотреть за несколько дней без гудения ног невозможно. Порой мы прихватывали ночи и вставали с рассветом. Так что было не до писем.

Иногда я писал их во время отдушин при посещении небольших го-родов типа Фигуреса или Монте-Карло под впечатлением от дома-музея Сальвадора Дали, точнее - дворца-музея, а также от посещения впервые в жизни казино. Но, во-первых, письма в прозе отправляются, а не сохраняются. И, во-первых, я же не путеводитель по городам пишу!

Сохранилось у меня лишь двустишие из письма Вите, намеривавшего приобрести путевку в Париж для себя и Наны.

Нет смысла ездить за границу,
Коль ваш маршрут минует Ниццу!

После беглых покаяний о малом уделении места друзьям во время своего открытия Европы, подробный рассказ о поездках в 95-м и 96-м годах начинаю с Германии, с визита к другу юности Хорсту Шмидту. Мы с ним не виделись 40 лет. Он и тогда, учась в аспирантуре, говорил по-русски без акцента, а ныне, давно став доктором наук и профессором славистики, в тонкостях русского языка и в литературе разбирался не в пример мне. Так что в город Халле к нему я ехал поездом один, не нуждаясь в переводчике. По дороге произошел эпизод, на мой взгляд стоящий упоминания.

На вокзале я не успел купить сигарет. Понадеялся на буфет в поезде. Там сигарет не было. Я долго терпел, мучаясь. Вижу, молодой человек из соседнего купе достал пачку. Я рискнул последовать за ним в вагон для курящих и по-английски попросил, извиняясь, сигаретку. У него она оказалась последняя. Молодой человек протянул ее мне. Я отказался. Тогда он подошел к сидящим в вагоне мужчинам и "стрельнул" сигарету для меня. Я был тронут, и подумал: могло ли произойти такое у нас? Зная современную молодежь, засомневался, по правде сказать. Этот пример я привел не случайно.

Я знал, что многие в Германии предпочитают принимать друзей в кафе. А близкие родственники фрау фон Фе, кстати, останавливаются в гостинице, хотя места в квартире Маргариты Владимировны достаточно. И вот я в гостях у Хорста. Знакомлюсь с его женой Утэ. Такого радушия и необычайного гостеприимства я даже представить себе не мог. После шикарного стола Утэ предложила отдохнуть с дороги. Но я не устал. Тогда Хорст повез меня осматривать город, хранивший память со времен посещения его императором Фридрихом Барбароссой. Побывали в доме композитора Генделя, в университете, в котором Хорст преподает. Последующие дни вместе с Хорстом и Утэ мы провели на их даче, заодно объездив интересные окрестные места с древними храмами. Особенно запомнился храм в городе Арнштадте, где играл на органе молодой Иоганн Себастьян Бах. Орган сохранился и действует до сих пор. Прекрасно выглядит и статуя Мадонны в золотой короне и с младенцем Христом на руках. Статуя установлена в 1415 году. Показал Хорст и здание школы, в кото-рой учился когда-то. Места эти расположены неподалеку от его дачи.

Дача ухожена с немецкой аккуратностью. Во дворе цветы, кусты смородины, фруктовые деревья, а в центре возле окна растет высокая голубая ель. Окно большое, рама без переплетов, наподобие витрины, потому, сидя в комнате за столом, кажется, что стол накрыт прямо под елью. Такое застолье создает особую прелесть. Утэ, в отличие от Хорста, говорит по-русски с небольшим акцентом. Собеседница она интересная. Рассказывала о внуках, о недавних поездках с Хорстом в Грецию и Париж, о том как ее в свое время не пускали в Советский Союз, только потому, что в Западной Германии проживала ее сестра.

Незаметно разговор перешел к годам нашей юности. Вспомнили друзей, выпили за их здоровье. Помянули тех, кто не дожил до сегодняшнего дня, в том числе и жену мою Нину. Хорст ее хорошо знал, мы часто с ней бывали у Кости. Встречи наши были не только веселыми, но и увлекательными. Всегда в компании находился интересный собеседник. У каждого имелось в запасе что рассказать. Кое-кто поездил по стране, кое-что повидал. Особенно Вава. Вспомнили его знаменитое: "Зюзнем, генос-се!" Зюзнули. Затем еще разок.

Выпили за радостную встречу, которая, увы, приближалась к концу, за продолжение моих поездок в Европу, о которых еще несколько лет тому назад и не мечталось, а в нашей далекой юности и не мыслилось. У меня мысли о Европе концентрировались только на Лондоне и Париже. Наверное из-за романов Вальтера Скотта и Дюма. Хорст согласно кивнул: раньше бывало и он мечтал о Париже. Но из ФРГ пути туда тоже были закрыты.

- Теперь вы с Утэ там побывали. Так "зюзнем" за дальнейшую удачу, дорогой друг! И давай напишем о нашей встрече Вавочке. Пусть порадуется за нас в своем Певеке. Хорст согласился. И мы послали ему письмо из Хале. Он длинное, своим мелким почерком. Я не раздумывая, сделал короткую, но броскую приписку.

Мы не запутались в вопросе,
Чей возглас был:"Зюзнем, геноссе!"
Попутный ветер карауля,
Мы дважды за тебя зюзнули.
И в направлении Норд-Ост
Шлем лобызанья!
                                              Я и Хорст.

Пора, пора в Лондон! Недаром я прочитал "Айвенго" на английском языке перед отъездом, обогатив свои знания такими словами, как стрелы, щиты, копья, мечи, замки, гербы. Другой книжки, адаптированной для простоты чтения, у меня не было. Для бытового общения запас слов самый, что ни на есть "подходящий"! И тем не менее мы с Джиной умудрялись понимать друг друга.

Хожу, смотрю
и всё не верю.
Что Лондон
я шагами мерю.
Вдруг за спиной
Как кто-то гаркнет:
"It is Great
Richard Lionharted"

Столица туманного Альбиона встретила меня ярким солнцем. В скверах вовсю цвели желтые тюльпаны.

Хожу, смотрю, и все не верю,
Что Лондон я шагами мерю.
Непродолжительный полет -
И разевай на диво рот!
Рта не разинув, вряд ли тут
Пройти возможно даже фут.
Кругом роскошный строгий вид.
Вот чей-то памятник стоит.
Вдруг на ухо как кто-то гаркнет:
"It is Great Richard Lionharted!"
Скачи король любимый с детства,
С мечем и храбрым львиным сердцем!

Такое письмо я отправил Зое Кулагиной, моему верному другу по работе, милой и заботливой, впоследствии ставшей моей женой.

Лондон - город таких размеров, что из конца в конец за день на машине не объедешь. Но Джина очень старалась. За месяц, где мы только не были. Кроме театров, известных музеев, исторических мест города, Джина возила даже в отдаленные окрестности. Мы любовались с ней королевским Виндзорским замком, побывали в замке Генриха VIII, в Сион-парке с экзотическими растениями, и даже в Кембридже. Не могу не рассказать о поездке в Гринвич. Осмотрев музей обсерватории, посвященный в основ-ном адмиралу Нельсону, поднялись высоко на площадку, где установлен телескоп. Пока добирались до него по винтовой лестнице, из окон открывались нам дальние виды на Темзу. Но самым знаменательным был сам Гринвичский меридиан, гранитным пунктиром протянувшийся к берегу. Спустившись вниз, мы с Джиной сфотографировались у самого меридиана. Я встал по правую восточную его сторону, Джина - на западную часть земного шара. Фотография получилась отличная: мы стоим, пожимая друг другу руки через меридиан!

Эту фотографию я просто не мог не послать Ваве. Он, как географ, назвал ее в одном из писем - символически-исторической.

Самое большое письмо я послал Ваве из Парижа. Не потому, что там было много времени у меня. А потому, что это Париж! Париж, с которым издавна я мысленно объединял свои представления о Европе.

Неужто я в Париже!
Bon jour, bon jour, bon jour!
Вхожу в отель, и вижу
Зеленый абажур.

Как о "Зеленой лампе"
Не вспоминать было тут,
И в легкокрылом ямбе
Свой не воспеть маршрут!

Дней у меня так мало,
А город так велик!
Вот где пора настала
Сплошного "часа пик".
Взираю с благолепьем
На avenue и rue.
Как каторжник на цепь я,
На календарь смотрю.
Свернешь направо - Ах!
Налево глянешь - О-о!
Там храм весь в витражах,
А тут жил Пикассо.
То эйфелево чудо
Взметнулось к облакам,
То вдруг ни весть откуда
Всплывает Notre Dame.

Париж, Париж! Дюма, Стендаль,
Флобер, Бальзак, Золя…
Салоны, бал в Palais Royal
И выезд короля…
Той жизни лишь осколки
Дошли до наших дней.
Тома стоят на полке,
И rue в честь королей.

Concord - восторг! А дале - вон
Мост Александра Третьего.
И Бонапарта Пантеон,
Ну как не осмотреть его!
Здесь слава Франции лежит
В торжественном покое.
А может ночью он не спит,
Встает, и все такое…
О чем у Лермонтова есть
Возвышенные строки.
Их приводить не стоит здесь.
Пусть спит он сном глубоким.

Намаясь после Louvre'a,
Versalles, Saint Chapelle,
Конечно, было б мудро
Отправиться в постель.
С гудящими ногами
В автобус все же влез,
Раз по моей программе
Поездка в Pere Lachaise.
В движеньях легкость чую,
Как после сна с утра.
Назад оттуда мчу я,
Куда? В Grande Opera.
Роскошно зданье театра
Снаружи и внутри.
А рядом на Montmartre
Зажглись уж фонари.

Светясь, крылами машет
Игриво "Moulin rouge".
Огни сверкают, пляшут
Вверху и в гладя луж.
Пока сидел я в театре,
То ль дождичек прошел,
То ль улицы Montmartre
Полили хорошо.
В витринах дорогие
Товары как на зло…
Вдруг девушки нагие
Ожили на табло.
Париж, Париж! Ты так шалишь,
Сверкая по ночам,
Что и не зная уяснишь
Слова "Cherche la famme!"

В Versalles в самом деле
Ты входишь в глубь веков.
Гляжу на капители,
На роспись потолков -
И те же, те же чувства
Опять кипят бурля:
Балы, дуэлей буйство,
И выезд короля…

Кругом былого тени!
Ha rue de Richelie
Его дворец. На Сене…
Нет, там не шевалье!
По набережной в джинсах
Гуляет молодежь.
На шевалье и принцев
Народ тот не похож.
Одет во что попало
Здесь в общем-то народ.
За что молва признала
Париж столицей мод?

И я не молодею,
И мир не двинуть вспять.
Зачем же Галатею
Пытаться оживлять.
Пусть остается в камне,
Кем суждено ей быть…
Вперед, вперед! Пока мне
Дано Парижем жить!

Париж, Париж! Тобою
Я впрямь заворожен.
Ты заслонил собою
Туманный Альбион
Такие были разные
Тюдоры и Луи,
Что даже первоклассные
Владения свои
Создали в разных стилях.
Здесь город рос на лье.
Там разрастался в милях.
Сравните: please и s'il wous plait.
Там сжатость, тут размах, простор,
Как бег широких улиц.
Там подают к вину рокфор,
А здесь - лягушек, устриц.

Для многих Лондон мрачноват,
Угрюм, тяжеловесен.
Париж - изящества каскад.
И этим интересен.
Я проще выразить бы мог,
Коль выслушать угодно:
Париж раскован, Лондон строг,
И оба превосходны!

Ваве настолько понравилось это стихотворенье, что он предложил его "Полярной звезде". Газета в публикации отказала. Но статью, где говорилось и о моей генеалогической ветви, благодаря которой я нашел родственников в Европе, газета опубликовала. Вава там коснулся моих странствий по разным странам, откуда он получал восторженные письма. В статье В.Купецкого "Фамильные драгоценности", резко критикующей "людоедскую сущность ленинизма, приведшую к гибели треть населения страны, то есть 100 миллионов человек", говорится о том, сколь опасно в той ситуации было разыскивать родных. Далее, перечислив имена лиц, нашедших родственников после падения "железного занавеса", Вава подробно рассказывает обо мне. Завершает он рассказ так:

"В прошлом году Коля слал мне в Певек письма, навещая, гостя у своих родственников из Англии, Франции, Германии, Италии. В этом году собирается на Пиренеи"("Полярная звезда" № 63 от 21 августа 1996 г.).

В нескольких строках Вава по существу изложил основную суть содержания последней части этой книги. Без знания своего родословного древа (полученного из Швеции благодаря активности моей дочери Ольги) разве распахнулись бы двери в неведомый для меня удивительный мир, ставший Поэзией жизни!

Исколесив Европу
Огромной буквой "Q",
На митингах не хлопал
Я тем, кто наверху.
Народ не скован страхом,
Закон - ему броня.
И там быть Шлиппенбахом
Не страшно для меня.
Там и в закрытых странах,
Где не введен Шенген,
Не ждут научных данных,
Чтоб мысли - на рентген.
С серпастым-молоткастым
Туда заказан путь.
Но на машинах частных
Возможно прошмыгнуть.

Снят и у нас со рта замок.
И этим я не пренебрег,
Все описав подробно.
Но буква "Q" огромна.
Всем, что в пути произошло
Я нагрузил свое стило,
Пожалуй, слишком лихо.
Сижу отныне тихо
Со старым одеялом
И с новым идеалом.
                           Сентябрь, 1996 г.

То Эйфелево чудо
Взметнулось
к облакам …

То вдруг
             невесть откуда
Всплывает Нотр Дам.

Прощай Европа!
Здравствуй,
дочка Оля!
Здравствуйте
внуки
Ася и Нико!