ОЛЬГЕ ЛЕБЕДЕВОЙ

Очи черные влагой подернуты, и нежно и страстно глядят из-под черных бровей.

А.Бородин. "Князь Игорь"

Пустилась ты в нелегкую:
Кассир, шофер, худрук
Услугу сделать легкую
Тебе спешат все вдруг.

В ответ и ты услужливо
Солистов всех ролей
Расписываешь кружевом
Нацеленных лучей.

Услужливостью Олиной
Не обойден и цех.
Искать не удостоенных
Ее вниманьем - грех!

Не рвитесь за примерами.
Таких примеров нет.
Билетик на премьеру вам?
Пожалуйте билет.

И все тебе знакомые,
И все тебе друзья.
Вот только с Шентяковым мы
Не видели тебя.

В отличие от Оли с Шентяковым тесно познакомились осветители регулятора. Тесно - в самом прямом смысле этого слова. Шентяков, заместитель заведующего постановочной частью - фигура необычная именно по части своей фигуры. У него был необъятных размеров живот, и не только. Потому, появившись однажды в тесном помещении регулятора, поговорка "в тесноте - не в обиде", была опровергнута возникшими реалиями. Его комплекция явно не соответствовала ширине рабочего места, откуда ведется управление светом. Что привело заместителя заведующего постановочной части в регулятор? Шла монтировочная репетиция балета "Шурале". Не ладилось с рассветом. Доля времени, отведенного музыкой, была слишком мала для плавного увеличения накала ламп. Даже внесли пианино на сцену, сняли крышку регулятора для лучшего обзора. Пробовали бесчисленное количество раз. В зале чувствовалось раздражение. Как же так? После потрясающего эффекта лесного пожара, не справиться с таким пустяком! Шентяков к техническим разработкам световых эффектов имел прямое отношение. Так он оказался в регуляторе, взявшись, сам управиться с тем, что не удавалось сделать опытным осветителям.

"Какая жо.. сидит в регуляторе!" - Разнесли репродукторы разгневанный голос Шлепянова. Непечатное слово главным режиссером было произнесено, естественно, полностью. Разгневанный, он частенько не стеснялся в выражениях. Шентяков, как ужаленный, соскочил со стула, тем самым, выставив себя на всеобщее обозрение. Более выразительного ответа на риторический вопрос трудно было представить. В зале раздался смех. Шентякова, как ветром сдуло. Наступила разрядка.

Последующие пробы быстрого рассвета удовлетворили постановщиков. С тех пор Шентяков ни разу не удостоил осветителей регулятора чести своим посещением.

Работу осветителей я осветил по-моему предостаточно. Но она протекала не обособленно от жизни театра. Жизнь эту никак не назовешь будничной. Ее отличало нечто свое, только ей свойственное разнообразие самых невероятных неожиданностей. Неожиданный казус произошел во втором акте "Демона". В какой-то мере даже смешной. Смешон он не сам по себе, а тем положением, в каком оказался начальник бутафорского цеха. В этом акте при нападении конного отряда горцев на Синодала звучат выстрелы. Они производятся ручным способом при помощи продолговатого ящичка с рядом отверстий для холостых охотничьих патронов. На крышке ящичка - яркие отметки местоположения бойков. Остается лишь ударить молотком. Вид предводителя бутафоров с болтающимся на животе невесть на что похожим инструментом и с молотком в руке уже довольно комичен. Но надо было видеть выражение его лица, когда он начал пальбу. Лошади, прискакавшие с той стороны сцены, испугавшись выстрелов, встали на дыбы. Всадники - одетые горцами милиционеры, не могли взять лошадей под уздцы, потому что им по команде помрежа предстоял обратный путь. Главный бутафор, увертываясь на узком пятачке от копыт, продолжал лупить по ящику молотком. Где уж там следить за сигнальными повестками. Режиссер сопровождал их голосом и взмахами носового платка. Из этой невообразимой неожиданности оба вышли с достоинством. Даже дирижер не заметил никаких отклонений от музыкальных тактов. Дирижер, узнав о случившемся в антракте, пожал руку герою нелепой, но опасной ситуации.

Уже со следующего спектакля выезд лошадей поменяли местами. Теперь нападение горцев начинается с нашей стороны. Лошади больше не топчутся среди выстрелов, а пускаются вскач от них. Когда горцы возвращаются с награбленным добром на неприятное для пугливых лошадок место, выстрелы к тому времени прекращаются.

Лошадиная история, конечно, не обошлась без пересудов. Я впервые узнал, что к подковам укрепляются специальные подушечки. И лошади скачут бесшумно, и сцена не портится.

Четвероногие "артисты" выступают во многих спектаклях: в "Хованщине", в "Борисе Годунове", в "Демоне" - сразу несколько, в "Дон Кихоте" в паре с осликом, а в "Гугенотах" кроме запряженной в карету лошади солировали еще и борзые. Эта порода собак после войны была чрезвычайной редкостью. И надо отдать должное театру, многое делалось для создания ярких штрихов той эпохи, в какую переносит зрителя действие спектакля. Неожиданное появление холеных борзых - в том числе. Они производили не меньшее впечатление, чем роскошные средневековые костюмы.

Случалось, правда, некоторые хвостатые участники спектаклей не хотели подчиняться режиссуре. Однажды ослику так понравилось возить на себе Санчо Пансо, что он не хотел уходить со сцены. При попытке его насильного выпровождения уперся и решил продемонстрировать силу не только ног, но и голосовых связок. Для балета - нечто новое. К счастью, в дальнейшем ослик научился отличать оперу от балета.

То был пустячок. В "Хованщине" одна хвостатая особа с украшениями в гриве и богатой попоне вместо того, чтобы гордиться знатным седоком, повела себя непристойно. Она пустила лужу на сцене. По залу пробежал легкий шумок, хор виду не подал, князь Хованский вскоре ускакал на своей бесстыднице. Действие продолжалось. Инцидент вроде на том и закончился. Ан, нет. Он только начинался. Артисты заметили, что пущенная лошадью лужа медленно приближалась к суфлерской будке. Суфлер Винер был колоритной личностью. Плотный. Широкоплечий, с большой бритой головой он занимал всю будку. И суфлировал необычно. Произнеся первую фразу, направлял взгляд на того, кому следовало ее начать, и в нужный такт поднимал ладонь. Со сцены казалось, что Винер не только суфлировал, но и дирижировал глазами и рукой. И вдруг глаза его отобразили ужас. Лужа была уже возле самой будки. Суфлер среагировал только сейчас, а хор и солисты видели, как медленно и коварно лужа подкрадывалась к нему и еле сдерживались от смеха. Попробуй петь в таком состоянии! А как поступил Винер? Он спас не себя, а партитуру. Мокрый остался на своем месте.

В антракте Винера облачили в казенный костюм. Где такой откопали! В плечах тесен, рукава коротки, брюки в обтяжку. Трудно сказать, когда он смешнее выглядел. Сейчас, конфузясь своего наряда, или тогда в будке с перекошенным от ужаса лицом.

Больше всего "везло" с лошадьми "Хованщине". В другой раз, и тут было не до смеха, лошадь, запряженная в телегу, на которой везли в ссылку князя Голицына, вдруг понеслась. Да так, что сперва из телеги вывалился Голицын, а потом заходил ходуном храм Василия Блаженного. Спасли положение двое актеров хора, оказавшиеся случайно за кулисами. Не растерявшись, они выскочили на сцену, помогли упавшему подняться, и под видом конвоя увели.

Как потом выяснилось, бутафоры перепутали оглобли. Они были коротки. Телега касалась ног лошади. Это ей не понравилось. Вряд ли это понравилось и руководству театра. Эдик Недзвецкий нарисовал карикатуру. Слева - летящего по воздуху человека, справа - накренившийся храм, а в центре - наполовину прикрытый телегой огромный круп мчащейся лошади. Для выставки на галерее (нашей) карикатура вполне годилась.

Серьезную конкуренцию ей нежданно составила другая карикатура, посвященная другому случаю, произошедшему на другом спектакле, и имевшая другое, в отличие от нашей выставки, предназначение. Предназначение - публикация в театральной газете, спектакль - "Борис Годунов", автор рисунка известный ленинградский карикатурист Гальба. Что до случая, то он необычен... Но сперва предыстория. Она необходима для пояснения, как такое вообще могло произойти. Милиционер, заранее приведший свою лошадь для участия в сцене под Кромами, пока что был не у дел. Шла известная картина у Храма Василия Блаженного. Объемные декорации там завершает рисованная панорама Москвыреки. Перед ней опущены две тюлевые завесы. Они создают впечатление дымки, как бы удаляя видимое расстояние до берега. Неискушенный в таких делах милиционер принял тюль за декорацию, и пошел на другую сторону сцены. Пошел, не спеша с самыми благими намерениями - сменить милицейскую форму на театральный костюм, чтобы в следующем акте подстраховать выезжающего на лошади Лжедимитрия. Неожиданное перемещение милиционера в XVII век прервал дикий хохот из зала.

Очевидцем случившегося был Гальба. Как зритель, он на себе испытал впечатление от подобного явления. Так в редакции появилась карикатура. В центре под светофором, увенчанным петушком с надписью "Переход", стоял милиционер. А бояре, смерды гуськом следовали по указанному милиционером направлению. Мой литературный наставник Владимир Николаевич Милиант пригласил меня в редакцию. Как ни странно, подпись мне далась довольно легко.

Царь Борис со стражей входит.
"Хлеба, хлеба!" - люд орет.
С жуткой сцены глаз не сводит
В зале замерший народ.
Вдруг застыли рты у хора.
Охнул зал. У дирижера
Мигом взмок затылок лысый.
Чур-чур меня! Из-за кулисы,
Перешагнув веков барьер,
На сцену шел милиционер.

На карикатуре действительно торчал лысый затылок дирижера. Для ясности изображена была рука с дирижерской палочкой.

Случаи, когда театр ошарашивал зрителей непроизвольным стечением обстоятельств, не так часты. Последний, стоивший внимания, произошел опять-таки в "Хованщине". Тогда за окнами кабинета Голицына с видом на аллею парка петровских рейтаров опередила уборщица. С батонами и бутылками молока.

И вдруг, с чего бы это? - сам театр подготовил зрителям ошелом-ляющий сюрприз. С чего бы? - поясняет дата: 19 декабря 1949 года. Тех, кто запамятовал, чем она знаменательна, приглашаю в зрительный зал. На оперу "Князь Игорь". До начала считанные минуты. Вы, как и все зрители, настроены на длительную увертюру. Вот на пульт поднимается дирижер. Зал утихает. Дирижер взмахивает палочкой и... Вы в растерянности. Реакция зала такая же. Звучит что-то знакомое, но не то. Это подтверждает и поспешно поднятый занавес. На сцене и то, и не то. Князья в кольчугах и со шлемами в руках, бородатые бояре, женщины в длинных накидках, вроде бы - то. Но что они поют?

Когда зрители пришли в себя, вы замечаете, как они ряд за рядом начинают вставать. Исполняемое нельзя слушать иначе, как стоя. Не смущайтесь, что исполнители - князья и бояре. Главное - слова: "О Сталине мудром, родном и любимом, прекрасную песню слагает народ". Театр не остался в стороне. Он, как и вся страна, отметил семидесятилетие товарища Сталина. И даже с тонкой исторической символикой. Занавес опустился. Началась увертюра.

Существовали и другие ритуалы при встрече иностранных очень высокопоставленных гостей. Зрители к тому еще не привыкли. Наш город официальными визитами главы иностранных государств не баловали при жизни Отца всех народов и (с подачи театра) всех времен. Вдруг...Перед началом балета "Раймонда" полились непонятные звуки. Это не Глазунов! Такое построение нотного лада вообще не свойственно европейской музыке. Что бы все это значило? И только после того, как с иголочки одетые, подтянутые мужчины поднялись с приставных мест в главном пролете партера, зрители кое-что поняли. И тоже поднялись. Откуда им было знать гимн Китайской народной республики. О присутствии на спектакле Мао Дзедуна и Чжоу Эньлая - подавно. Прессе не дозволялось поперед батьки в печку лезть. О подобных новостях сообщалось лишь на следующий день, и то очень скупо. Широко распространялась по радио только песня: "Сталин и Мао слушают нас".

Тем более интересно было посмотреть на Мао Дзедуна вблизи. Его вместе с Чжоу Эньлаем пригласили написать (по-китайски, разумеется) несколько слов приветствия коллективу театра. Поскольку эта идея пришла в голову Владимиру Николаевичу Милианту спонтанно, а ее пришлось согласовывать ой-е-е! с кем, собрать редколлегию он поручил мне, как единственному из ее членов, имевшему внутренний телефон. Короче, поручили побегать. Никого я не нашел. Показуха заседания редколлегии не удалась. Да она и не нужна была. Без того народу хватало. Пришел директор театра Цыганов, конечно, Дудинская с Сергеевым, исполнявшие главные роли в балете, личный переводчик Чжоу Эньлая, и, разумеется, таинственные люди в штатском, которые вполне сошли за редколлегию. Не знаю, как остальным, но мне было чрезвычайно интересно посидеть несколько минут рядом с Мао Дзедуном. Возле дверей остались стоять директор театра с каким-то очень важным военным с крупной звездочкой на погонах. Фотографа на церемонию не пригласили. Это протоколом посещения театра китайскими руководителями не предусмотрено. Все внимательно смотрели, как великий кормчий выводит иероглифы. Он был одет в куртку с двумя широкими наружными карманами. Чжоу Эньлай сидел рядом во фраке с белоснежным воротником при галстуке. К бумаге он не притронулся.

Когда газета вышла, особого ажиотажа она не вызвала. Использовать закорючки Мао в качестве цитатника, в голову как-то никому не пришло. Да и в городской печати о посещении театра Китайской правительственной делегацией сообщалось одной строкой информации ТАСС. Причем львиную долю строки заняло наименование Государственного ордена Ленина Академического театра оперы и балета имени С.М.Кирова.

Иное дело Радж Капур. О нем и в печати заметок - пруд пруди, и в театре встреча с ним была раскованной. Где бы он за кулисами не появлялся, встречали его восторженными приветствиями. Тогда песни из кинофильма "Бродяга" были у многих на устах. Ему, как режиссеру, интересно было узнать об устройстве световой техники, создающей эффект движения воды и пламени. Осветители со стажем говорили, что Радж Капур своим интересом к театральной технике затмил молодого румынского короля Михая, блиставшего высочайшей наградой - орденом Победы. К тому времени король Михай был давно свергнут, а Радж Капур оставался королем индийского кино. Сережа Мельников любил вспоминать, как просвещал Его Величество театральными световыми хитростями. По его мнению, короля специально привели в антракте за кулисы, чтобы скрыть от зрителей. Орден Победы, парадная форма, безусловно привлекли бы внимание к юному монарху. А в антракте и артистов на сцене нет, и смотреть не на что, кроме световой аппаратуры. Хочешь, не хочешь заинтересуешься ею.

В театре много побывало иностранных гостей в послевоенное время, в том числе генерал Дуайт Эйзенхауер и Элеонора Рузвельт. Но визиты их - за семью печатями. Таких знаменитостей мы видели только издали. Да не очень-то и стремились. Своих хватало, ввергнувших Кузьмича в расход ламп. Потемневшие лампы ради иностранцев не меняли, если их не сопровождал "кто-то".Встречи с интересными людьми и не очень - лишь составная незначительная часть моей работы. Основное время поглощали прожектора, постоянно меняющие свое назначение, направленность и цвет лучей по ходу спектакля. Особых умственных затрат работа не требовала. Была ли она творческой? Зрителям иногда так казалось. На самом деле нет. Осветитель претворяет на сцене результат творчества художника, называемый световой партитурой. Просто нужны точность и умение. Раз труд не умственный, не сидячий, значит физический? На планшете, в какой-то мере, да. На галерее - нет. Так к какой же категории можно отнести мою работу? Ответ в мои 18-20 лет только один: к фантастической! Театр, театр, театр! Вся его атмосфера! Блеск, музыка, пение, танцы.

Легкие облачка неизбежны в атмосфере любого театра. Но в артистическом коллективе, вместе с хором и кордебалетом почти полутысячном, интриги либо растворяются в этой массе, либо, как в детской игре в телефон, обрастают несуществующими подробностями. Большей частью пикантного характера. Однажды на себе испытал. В антракте скамейки в коридоре при входе на сцену в основном занимали осветители. Передохнуть и покурить. Присоединялись и артисты оркестра. И вот мимо нас проходит Татьяна Смирнова - страсть моя меццо-сопрано, в коротенькой юбочке и в модном дамском пиджачке с вздернутыми плечиками. Поздоровавшись, она улыбнулась нам. Ее улыбка сверкнула... золотой фиксой. "Какая женщина!" - Не удержался я, когда она скрылась из виду. Кто из музыкантов сидел тогда с нами я не придал значения. И напрасно.

Вскоре, в очередной понедельник, состоялся капустник. Зрителей в этот раз собралось больше, чем обычно. Кроме артистов нашего театра, в зале присутствовало много посторонних. Капустник был многообещающий. В нем впервые принимала участие Клавдия Шульженко. Она в свойственной ей манере исполнила арию Лизы из "Пиковой дамы". Все - слово в слово, за исключением одной фразы с намеком на проблему уличных часов: "Уж Герман близится, а полночи все нет..." Спела так, что зрители долго не могли успокоиться, вызывая ее на поклон.

Сатирические куплеты на местные театральные темы спели Гришанов и Шашков. Выступала и Татьяна Смирнова. Она изображала сцену в кабачке, где Кармен набрасывается на Хозе с упреком:

"Та-ра-та-та, вот зорю заиграли..." и ты несешься на репетиции, спевки, спектакли, чтобы приплестись домой - язык наружу! Концовка возвращает сценку к подлинному тексту. Кармен выпроваживает Хозе, швыряя ему вслед шапку и саблю.

Смешными были и балетные номера. Тоже с подтекстом. Особенно затейливо станцевал "старик" в седом парике и с длинной бородой. Своими стремительными размашистыми прыжками он отгонял в сторону молодых, одетых в одинаковые с ним костюмы.

Но главное происходило не на сцене. Главное то, что ожидало меня потом. Когда зрители разошлись, в фойе бельэтажа как всегда был накрыт стол для участников капустника. На сцене декорации не применялись, а без света не обойтись. Модест Борисович, Оля и я были постоянными участниками. Нас обычно сажали за стол вместе. Но табличка с моим именем почему-то оказалась на этот раз почти в самом центре стола. Рядом значилось имя Татьяны Смирновой. Вот-те на! И общий номер ложи на обеих табличках. Такие таблички имелись у каждого. Все предусмотрено. После пирушки в разгар танцев желающие могут воспользоваться уединением.

Все это я знал, хотя на танцах долго не засиживался. Оперные артистки не могли составить мне пары по возрасту. С балетными я выглядел бы еще смешнее. Здесь не школа танцев.

Многие стулья еще пустовали. Я чувствовал себя растерянным. Как вести себя с такой соседкой? Одно дело быть ее поклонником на расстоянии, и совсем другое - сидеть с ней рядом. Мы в театре виделись неоднократно, но никому не приходило в голову нас представлять друг другу. Мне всего двадцать лет, а ей - за тридцать пять. И вот сегодня кому-то в голову пришло.

- Здравствуйте. - Сказала она, весело улыбаясь. - Мне по пути уже шепнули ваше имя. Зовите и вы меня просто Таней. К отчеству я не привыкла.

Мне оно вообще было неизвестно. Я привстал, стараясь не выдавать свою сконфуженность и как галантный кавалер поцеловал ей руку. Можно ли было предположить такое еще 15 минут тому назад! Справа от меня сидели музыканты из оркестра. Я знал их только в лицо. Напротив, посреди четырех пока пустующих мест, по-хозяйски распоряжался Юра Монковский, артист балета и автор текстов капустника. Он кивнул мне, послав ободряющий взгляд. Мы были знакомы по газете. Он часто выступал со стихами, веселыми и остроумными. Таня поблагодарила его за удачно перефразированный текст ее маленькой роли. Он в точности соответствовал музыкальному ритму. Пелось весело и легко. Тут к Юре подошли и стали рассаживаться Шашков, сопровождавший Клавдию Шульженко, и Гришанов с какой-то неизвестной мне дамой. В капустнике она участия не принимала, потому была не иначе как знакомой Клавдии Ивановны. Гришанов мог ее знать по Ленконцерту.

Естественно, внимание всего стола привлекла Шульженко. Разумеется, и мое тоже. Выглядела она значительно старше, чем на известных фотографиях с упаковок граммофонных пластинок. Там она снята молодой блондинкой. Такой я ее и представлял себе. Ведь на сцене она могла петь и в парике. А передо мной сидела полноватой фигуры брюнетка возраста большинства наших певиц - от сорока до пятидесяти. Я бы не стал уточнять. Женщины выглядят настолько, насколько сами этого хотят. Такой вывод я сделал, глядя на Таню. Она явно молодилась, даже своей манерой держаться. Вела себя столь непринужденно, словно мы век с ней знакомы. И тут же дала пас перед Клавдией Ивановной. Впрочем, не только она. В этот момент Юра Монковский, распечатав бутылку водки, стал разливать ее по стопкам близ сидящим. Клавдия Ивановна вынула из стоящего рядом стакана салфетки и, протянув стакан, сказала:

- Про фронтовые сто грамм только в песнях поется.

Выслушав тост во здравие популярной в стране нашей гостьи, она благодарно поклонилась присутствующим и выпила весь стакан, не отрываясь. При полной тишине стола. Оперные и балетные артисты много не пили, в отличие от оркестрантов. Но и те не отважились на такой подвиг. Шульженко больше не пила, была навеселе, но не пьяна.

Вот что значит фронтовая закалка. Она побывала с концертами на многих фронтах. Само застолье длилось примерно час. Кто-то продолжал беседовать за столом, кто-то, прихватив с собой недопитые бутылки с вином, пожелал уединиться в ложах.

Я для приличия пригласил Таню на танго, затем на медленный фокстрот. Далее сидеть за опустевшим столом не имело смысла. На нее положили глаз некоторые бойкие танцоры. Таня вежливо им отказала, сославшись на узкую юбку, сковывающую движения. Оркестранты, "подзарядившись" в паузах, стали выплескивать энергию в виде румбы и твистов. Она сама предложила мне уединиться.

- Устала от этого шума, - сказала Таня.

На следующий день во вторник шла "Орлеанская дева". Костер находился в центре сцены. Яркие лучи на пламя направлялись с мостиков, расположенных по обе стороны авансцены. Так что я Таню в образе Жанны д'Арк не сжигал. В своих объятиях тоже.

Разве что чуть-чуть вчера в ложе. Мы оба были немного навеселе. На то и капустники.

Кто бы мог подумать, что этот капустник будет последним. Ходили разные слухи. Некоторые считали, будто сценка со "стариком" не понравилась главному балетмейстеру К.М.Сергееву. Слишком откровенно высмеивала она положение дел в балетной труппе.

Не лишена оснований и другая версия. С приглашением посторонних участников молва о несанкционированных сборищах вышла за пределы театра.

Как бы там ни было, капустники были официально отнесены к разряду балаганных зрелищ, несовместимых со статусом Академического театра. Впредь предлагалось проводить их в Доме актера. Это не устраивало ни авторов веселых представлений, ни организаторов дружеских застолий. К тому же тучи сгущались. После публикации статьи Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград" шутить при посторонней аудитории не только равносильно выносу сора из своей избы, но и опасно. "Пошляк" Хазин, как его обозвал "философский юнга" товарищ Жданов, вскоре ока-зался в местах отдаленных за то, что перенес героев "Евгения Онегина" в наши времена.

"В трамвай садится наш Евгений.
О, бедный милый человек!
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век.
Судьба Евгения хранила.
Ему лишь ноги отдавило,
И раза два толкнув в живот,
Ему сказали "идиот".

Он, вспомнив древние порядки,
Хотел дуэлью кончить спор,
Полез в карман, но кто-то спер
Уже давно его перчатки.
За неименьем таковых
Смолчал Онегин и притих".

Учиться надо у Хазина мастерству пародии, казалось бы, совсем недавно говорил нам на заседании редколлегии Владимир Николаевич. Я впервые услыхал там о писателе Хазине, и был очень удивлен совпадением, так как то же самое делал с "Горем от ума", где Чацкий, постучав в комнату Фамусова, живущего в коммуналке, до смерти перепугал его. Фамусов решил, что заявился управдом с требованием погасить долг за квартплату: - Сто лет нам не писал двух слов и грянул, словно с облаков! Середину я еще не полностью завершил, но концовка уже была:

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, скорей искать поеду,
Где оскорбленному есть чувства уголок.
"Победу" мне, "Победу"!

- Ты насчет Москвы поосторожней. А в основном неплохо, многое остроумно подмечено. И язык Грибоедова сохранен. - Отметил Владимир Николаевич.

Поощренный его отзывом, я еще до капустника, увидев Татьяну Смирнову в вызывающе модном наряде, вложил в уста Фамусова слова, обращенные к Молчалину:

Та жизнь, милый мой не эта..
Да, кстати, всё хотел спросить,
Как поживает Лизавета?
Когда-то в горничных изволила служить.
Ее ты видишь, или нет?

Да, вижу-с. Вам она привет
Еще давно передавала.
Винюсь, что задержал, но к вам
Заехать служба не давала.
Она теперь из важных дам.
Напыщена и разодета.
Не зря же-с на большом заводе
Она начальница буфета.
Строга во вкусе, также в моде...

Довольно! Моды я видал.
Настолько талии все узки,
Что если, говоря по-русски,
Покушал лишнего - скандал!
Тут не прикроешь кушаком.
А плечи? Лучше и не шей
Коль меньше метра, и торчком
Не достигают до ушей.
Да, насмотрелся я, нет мочи!
А юбки? Что ни год - короче.
И время то недалеко,
Коль будут моды так меняться,
Доедут юбки до трико,
И после вовсе отменяться.

Позднее, много дней спустя, я прочитал Тане этот отрывок. Она очень смеялась, и попросила повеселить ее другими отрывками написанного.

На веселой ноте самое время закрыть страницу "Записок осветителя". Нам отныне страна открывала страницу другой жизни - повсеместной борьбы с космополитизмом. Более благоразумно было оставить Фамусова с княгиней Марьей Алексеевной в XIX веке. Бог ее знает, что могла бы она сказать в наши дни.

Да и писать стало некогда. Монтировочные репетиции "Мазепы" закончились. Режиссер Гладковский перед прогоном последнего акта оперы с участием артистов теперь кричал в микрофон: "Дайте завесу со Шлиппенбахом!"

Дело в том, что музыкальное вступление "Полтавский бой" проходило при опущенной завесе с изображением коленопреклоненного генерала Шлиппенбаха, протягивающего шпагу сидящему на коне Петру.

Работа в театре оставила яркий след в моей жизни. Отслужив в армии и став журналистом по окончанию университета, я не порывал связи ни с осветителями, ни со знакомыми мне артистами. Появились и новые знакомства. Среди них Леночка Зименкова, обладательница чудесного колоратурного сопрано, непревзойденная Царица ночи в опере Моцарта "Волшебная флейта", а также режиссер, ведущий оперные спектакли - Николай Алексеевич Бакакин. Я помнил его по прошлым временам как солиста. Ныне он неутомимый лектор и пропагандист классической музыки на промышленных предприятиях города. В ту пору эстрадные подмостки, эфир и телевиденье буквально захлестнула рок и поп-музыка. Различные группы с безголосыми певцамы вырастали как грибы после дождя. И Николай Алексеевич боролся , как мог. Выезжал с солистами театра даже на БАМ.

Удалось мне повидаться и с Игорем Бельским в то время, когда он был главным балетмейстером в Мариинке. Приятно было узнать, что Игорь Дмитриевич в связи с 200-летием театра, уже как народный артист, награжден орденом Дружбы Народов. Столь же высокой награды удостоен и Иван Петрович Яшугин. Среди награжденных были и осветители - мой бывший бригадир Сергей Яковлевич Мельников и Алексей Васильевич Малахов. Оба награждены орденами Трудовой Славы. Я их поздравил не только устно, но и через газету "Вечерний Ленинград", опубликовав материал как о старейших работниках театра.

Среди новых моих знакомых появились артисты Слава Романчак, Владик Беленко - могучие басы, и даже сама Ирина Богачева, неповторимая Кармен. По случаю присвоения ей Лауреата Государственной премии я был пригашен на банкет. Он состоялся по окончанию сцены у фонтана, где Ирина Петровна исполняла партию Марины Мнишек в опере "Борис Годунов".

Друзья! Хотите - не хотите ль,
Но я внимания прошу.
Как журналист и... осветитель
Певицу высветить спешу.

Не дрогнет пусть в руках "юпитер",
Пусть видит, звезд пройдя парад,
Медею Фигнер знавший Питер,
Кто нынче наш Лауреат!

Сердца у нас стучат неровно,
Талант берет нас в сладкий плен,
Когда Ирина - свет - Петровна
Поет коронную Кармен.
Цыганки образ, иль Венеры?
Не зря мы стать готовы все
На время знойной Хабанеры
Ее единственным Хосе!..

Быть может я впадаю в ересь,
Но как унять сердечный жар,
Коль в Вашей Марфе и Амнерис
Так много жгучих женских чар!?

-Хорошо, что мужа рядом нет! - Улыбаясь, бросил реплику стоявший рядом с ней Юрий Хатуевич Темирканов. В 80-е годы он был главным дирижёром театра.

Кто не был ослеплен Мариной
Всего лишь полчаса назад!
Ваш голос при сравненьи зримом
С каким шедевром ставить в ряд?!
И пусть не я лучом когда-то
Ваш первый выход осветил...
Но выпить за Лауреата
Цех мне сегодня поручил.

Связь времен, она не прерывается. Часто бывая в театре, по старой памяти за кулисами, я не только познакомился, но и подружился с певцом Георгием Васильевичем Заставным. Первоначально Юра пригласил меня к себе в общежитие. Вскоре театр выделил ему квартиру. Там встречался уже с его семьей, с женой Юлей и детьми Ромой и Богданом, росших с самого младенчества в атмосфере классической музыки и пения. Юра обладал приятным по тембру лирическим баритоном. Репертуар его был обширен. Он пел Томского, князя Елецкого в "Пиковой даме", эфиопского царя Амонасро в "Аиде", графа ди Луна в "Трубадуре" и даже Риголетто, найдя соответствующую для горбуна походку, скрадывающую его высокий рост. Потому эта партия стала для него коронной наряду с такими запоминающимися в его исполнении, как князь Игорь и Мазепа.

Частое общение с Юрой отличалось разнообразием затрагиваемых в разговоре тем. Зная, что он окончил консерваторию во Львове и некоторое время пел там в театре оперы и балета, а мои журналистские маршруты однажды пересекались с этим красивым городом, я попросил Юру поделиться впечатлениями об архитектуре Львова и нашего города с точки зрения такого образного сравнения, как "музыка, застывшая в камне". Ответ его мне запомнился именно точностью образа, с которым нельзя было не согласиться.

-Львов, - сказал он, - это нечто камерное, его архитектура непроизвольно ассоциируется у меня с органной музыкой. А Ленинград, он полифоничен.